* * *
Вечно открытый Божьему гневу,
шаг замедляю перед горой.
Вижу, как дерзко движется к небу
лазальщик скальный — горный герой.
Весь из отваги соткан и создан,
кажется снизу чёрным стрижом.
Там вверху строит он гнёзда,
там он царь, там его дом.
Там на вершине смеет он править,
с гибельной высью дружит на «ты».
Мне ж у подножья жутко представить
даже частицу той высоты.
Как ни пытайся, сколько ни бейся,
не довезёт туда колесо.
Там уже нет поднебесья,
там над ним небо и всё.
Стены отвесны, камни опасны,
скалы надменны, вечен их лёд.
Многие жертвы были напрасны,
редкое семя тут прорастёт.
Сколько нецветших и непроросших
горы убили здесь ни за грош...
Что ж ты, стриж, не проклянёшь их,
что ж ты им славу поёшь?
Он отвечает, двигая бровью,
словно мыслитель, лбом шевеля:
«Дымом и дёгтем, потом и кровью —
небо не пахнет, пахнет земля».
Я замолкаю, кто ж его знает,
что на прощанье скажешь стрижу.
Он, как царь, в небо взлетает,
я, как раб, вдаль ухожу.
Мир тебе, горец, вечно и ныне!
Шествуй к вершине, к небу стремись.
Ты — по откосу, я — по равнине,
каждый, как может, движется ввысь.
Я продолжаю слепо и немо
путь по кровавой дымной земле.
Но моё хмурое небо
что ни час ближе ко мне.
1987